26 июля 2006
Загадка Павла Пришвина
Эта история нам уже известна. О ней писал журнал «Экран» (бывший «Советский экран»). Режиссер Валерий Огородников нашел сценарий Ираклия Квирикадзе почти что на помойке. А точнее было так: друг Огородникова критик Олег Ковалов принес рукопись, обреченную на списание, невостребованное произведение кинематографического искусства. С этого и началось. Шел первый год перестройки – 1989-й.
Огородников и его единомышленники породили загадочного вундеркинда – фильм «Бумажные глаза Пришвина». Вундеркинд (впрочем, как и все вундеркинды) оказался никому не нужен. В темноте кинозала какая-то женщина вздохнула: «Ничего не понимаю». Ее спутник обескуражено пробормотал: «Глубокая картина, но слишком уж сложная».
Что и говорить! Огородников перестарался. Его фильм в Сан-Себастьяне премию получил, а у нас на конкурсе журнала «Экран» был признан самым худшим фильмом года. На дальнейшее вам совет: не снимайте фильмы о гениях. Это чревато. Гениев и пророков у нас в отечестве всегда плохо понимали.
Гениальный ленинградский артист Романцов играет гениального режиссера Пришвина. Ах, лучше бы он играл какого-нибудь каталу, менялу, вышибалу, на худой конец рэкетира. И угораздило же его играть Павла Пришвина!
Пришвин сходит с ума. Местами смешно. Публика в зале хохочет и аплодирует, потому что совершенно «не врубается» в то, что с Пришвиным происходит. А Пришвин начинается с глаз. Он только что отыграл очередной дубль в фильме, который снимает его приятель, тоже режиссер. Этот режиссер самодовольно и неумело дает интервью журналисту, а камера все время смещается влево – на стоящего в тени Пришвина, находит его глаза, приближает… Неужто есть на свете глаза, в которых столько смерти? Глаза смертельно уставшего человека. Глаза человека, уставшего навсегда. Друг Пришвина увлечен фильмом, а вернее – его конъюнктурой. Сталинская тема – это модно, это круто. И ему невдомек, что Пришвин уже т а м, а не здесь.
Пришвин неотвратимо перемещается в то время, чтобы окончательно раствориться в нем. Именно Пришвину, а не его оборотистому приятелю, дано постичь сердцем истину. А весь ужас заключается в том, что истина есть анекдот.
Пришвин снимает документальный сюжет о пионерах ленинградского телевидения. Снимает поначалу неохотно. И совершенно неожиданно натыкается на дикую, почти неправдоподобную историю, случившуюся в узком кругу первых телевизионщиков. Один режиссер телевидения Хрусталев умер при загадочных обстоятельствах, другой – Непринцев – бесследно исчез. Пришвин, заинтересовавшись, начинает расследование и узнает все. Некий заурядный Шутов расправляется со своим талантливым соперником Хрусталевым при помощи обыкновенной швабры, вставленной в рукава пальто. «Распятый» шваброй Хрусталев падает в сугроб и замерзает. Много ли надо человеку, выпившему на дружеской вечеринке. Но Шутову этого мало: он прилепляет самодельную сургучную печать на дверь другого своего коллеги – Непринцева. Что означала сургучная печать на дверях квартиры в ту эпоху, объяснять не надо. И вот уже умница Непринцев, благородный, порядочный человек, перепугавшись до смерти, ударяется в бега аж на пятнадцать лет, ломает себе жизнь и, в конце концов, оказывается в сумасшедшем доме.
Бред? Вовсе нет. Абсолютно шекспировская история. Посредственный завистник Яго вырастает до образа Мефистофеля, обманув великого Отелло с помощью ничтожного батистового платочка. Нет, это не борьба злого и доброго начал. Это победа весьма заурядного зла над недостаточно сильным добром.
У Шекспира выводы остаются автору и зрителям. У Огородникова вывод делает сам пострадавший Непринцев: Шутов не виноват, виноваты все мы, потому что верим в такие шуточки. И поделом нам. Пошлый шутник разыгрывает пошлейший фарс, и все вокруг принимают правила игры, все – от трусливого «монстра» Беркутова до выдающегося Эйзенштейна – играют как заведенные ключиком куклы в театре Карабаса Барабаса. Неважно как зовут этого Карабаса Барабаса – Шутов, Яго, Сталин или как-то еще (вспоминались ли Квирикадзе и Огородникову «двойники» Достоевского?) – важно, что суть не меняется в любом случае. И она такова: «господа, делайте свои ставки», и господа уже готовы делать, хотя знают, что играют с шулером. Они и сами не прочь пошутить. Придумывают, резвясь, бумажные глаза, чтобы свои собственные можно было спрятать под этими фальшивыми. Это напоминает эзопов язык. С одной стороны – компромисс, соглашательство. С другой – вызов порядку. Большие нарисованные глаза безмятежны, они никогда не спят, никогда не плачут. Выдумкой своей телевизионщики приводят в ужас конформиста Беркутова. В отличие от них Беркутов нюхом чует систему, в которой живет. Он, стерегущий телеэфир от шпионов и космополитов, знает, что бумажными глазами отделаться не удастся, отдавать нужно все – и глаза, и мысли, и душу. Он-то давно уже отдал, а его товарищи все еще веселятся, как непослушные дети в горящем доме.
Спустя сорок лет Алиса Алеева, жена Шутова, уловив трагическое сходство красивого и талантливого Пришвина с его предшественником Хрусталевым, дарит Пришвину бумажные глаза: «Они вам идут». Но Пришвин хочет смотреть на мир своими, живыми глазами, даже если это больно. Он похож на героя научно-фантастического рассказа «Автофобия». Тот бедняга каждую ночь видел во сне автокатастрофы с человеческими жертвами, которые должны произойти завтра. И никогда он не успевал их предотвратить. Только один раз ему удалось спасти людей, но за это герой рассказа поплатился собственной жизнью. То же и Пришвин. В отличие от своего приятеля режиссера, снимающего конъюнктуру о сталинских временах, Пришвин реально чувствует свою сопричастность с людьми из этих времен. Он даже готов занять их место.
Экстрасенсы наделены способностью взглядом просвечивать тело человека. Пришвин, как истинный художник, просвечивает насквозь время. Написанные для его героя, капитана МГБ, монологи вязнут на зубах. Пришвину не выговорить этих фальшивых слов, потому что настоящие слова и мысли уже дозревают в нем самом. Придумав сцену расстрела, Пришвин не может довести ее до конца. Он не может выстрелить. Приятель-постановщик объясняет ему терпеливо, как ребенку, что револьвер-то не заряжен, нажать на курок – вот и все, что требуется. Но как ему, этому опереточному режиссеру, лениво брякающему на пианино в антрактах, как ему объяснить, что револьвер заряжен, что он всегда заряжен и всегда убивает, а в Пришвине уже уже быстрым ходом идет перерождение, обмен материи.
К сожалению, зрители видят в Пришвине то же, что видит его приятель: Паша ведет себя странно – то ли рисуется, то ли у него крыша поехала. У нас ведь все непонятное принято не пытаться объяснить самому себе (это ведь так сложно – напрягать мозги), а просто назвать эпатажем или безумием. Но можно смотреть и по-другому. Кто-то представляет художника Михаила Врубеля сумасшедшим, а Даниил Андреев в романе «Роза мира» - человеком, которому дано было увидеть то, чего не видит большинство из нас – лицо преисподней.
Пришвин ничего изменить не может, не в его это силах. Он может только продеть в рукава швабру и пойти по городу вместе с Хрусталевым (в знак солидарности) и раскаявшимся стариком Шутовым (в знак прощения).
Роль Хрусталева не без колебаний принял на себя сам спаситель сценария Олег Ковалов. Революционная идея Огородникова снять в одной из двух главных ролей не актера, а кинокритика вызвала у Ковалова ужас. Но насколько же прав был Огородников, режиссер исключительной смелости и дальновидности. Только таким мог быть Хрусталев – внушительным, ярким, как Ковалов. И этот Хрусталев с его сильным, низким голосом и мощной, высокой фигурой все время преследует Пришвина, как тень отца Гамлета преследовала принца датского. «Быть или не быть – вот в чем вопрос». Пришвин в отличие от Гамлета не принц и не мститель. Он – мученик, постигающий и принимающий на себя чужие грехи и расплату за них.
Предвидя в судьбе Хрусталева и Непринцева ужасную трагедию, связанную со свинцовыми временами репрессий, Пришвин кидается в это время как в омут – с головой. Как настоящий талантливый художник, он беззащитен и неосторожен сам с собой. И каково же его удивление, когда он обнаруживает не расправу в библейских масштабах, а тот самый семейно-бытовой анекдот. Для Огородникова именно этот смелый и острый поворот в эпоху конца 80-х, когда только ленивый про Сталина не снимал, представляется прорывом в область не исторических, а философских отношений. Он внутренним чутьем угадал, что на жизнь можно смотреть не только слева и справа, но и сверху, а оттуда Сталин и Шутов выглядят одинаково. Есть высшие истины, которые по большей части непонятны людям, но вдруг оказываются понятны художнику – в виде особого дара небес. Такое случилось и с Огородниковым. О Квирикадзе нечего говорить: он заслуженно считался лучшим сценаристом нашей страны.
Пришвин же, в отличие от Огородникова, оказался внутри трагедии и не смог ее пережить. В финале он выходит на белый невский лед и стреляется из такого незаряженного револьвера. Он больше не видит никакого смысла в этой жизни, где все великое оказывается мелким, все трагическое пошлым, все глаза бумажными, и только револьверы и кровь по-прежнему настоящие.
Но самая страшная сцена – это не сцена расстрела, и не сцена гибели Хрусталева, и не сцена самоубийства Пришвина, и не натуралистическая сцена в сумасшедшем доме. О, нет!
Бабочка, замерзшая в стакане с молоком, иллюзия, привидевшаяся Пришвину в полуразрушенном, выселенном доме. Какая замечательная метафора! Всего лишь бабочка в молоке. Кто об этом вспомнит. Так мало стоит человеческая жизнь и так легко пропасть.
__________________________________________________________
С тех пор прошло почти двадцать лет. Я сознательно возвращаюсь в прошлое: видимо, время пришло. С тех пор мало что изменилось. И человеческая жизнь так же мало стоит. Или даже еще меньше.
У меня в памяти – как я ждала этого фильма, завороженная одним лишь его названием. А ведь не случайно дал автор эту шедевральную обманку для зрителя – имя всем с детства знакомого писателя, сочинявшего рассказы о природе. Смело почти до отчаянья.
Да, редкая фамилия. Очень редкая. Ну и что? Так ведь и человек в фильме показан редкий, ни на кого не похожий. Сколько ж можно показывать одних и тех же серийных борцов за светлое будущее с куда менее проблемными фамилиями Сергеев, Васильев, Кузнецов? Наснимались уж за прошлые годы.
А я, еще не видя, не читая, уже знала, о чем этот фильм. И все равно была потрясена до глубины души – мне показали именно то, что я хотела увидеть. Такое ведь бывает крайне редко. И когда фильм кончился, я сказала, выходя из зала: «Эту картину снимали для меня». А шел этот злосчастный фильм только в одном кинотеатре Москвы – в «Звездном», и всего одну неделю. Вероятно, по причине его абсолютной непонятности массовому зрителю. И каждый день я водила на него всех своих друзей и знакомых, чтобы они тоже могли это увидеть.
Иногда принято говорить: «Лучше поздно, чем никогда». К сожалению, не лучше. Потому что «Бумажные глаза Пришвина» так и остались самым плохим фильмом года. Они не были реабилитированы. Их так никто и не смог понять. Их невозможно достать в продаже и прокате. А сегодняшние молодые люди и вовсе не знают, о чем идет речь.
И нет уже ни Романцова, трагически скончавшегося в декабре 2005 года, ни Огородникова, который ушел из жизни только что, этим летом. И не к кому мне со всем этим обратиться. Поэтому я и обращаюсь в никуда.
1989 - 2006
Марианна Сорвина, искусствовед, преподаватель РГГУ

Источник: http://www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/682/annot/

Отредактировано Natali (2008-08-04 21:19:01)